Экономика Казахстана сегодня находится не в самом хорошем состоянии, Национальный фонд постепенно выкачивается, старая экономическая политика государства уже почти изжила себя, а время для формирования новой экономической политики упущено. Такую неутешительную оценку экономической ситуации в РК дает экономист Айдархан КУСАИНОВ в интервью журналисту информационного агентства REGNUM .
В Казахстане пересматривают трехлетний бюджет, планируют провести ревизию госпрограмм, чтобы высвободить средства и перенаправить их на кредитование бизнеса.
Правительство докладывает о скромных успехах: по данным Миннацэкономики, в первом полугодии 2016 года рост ВВП Казахстана составил 0,1%. Азиатский банк развития, который прогнозировал, что в 2016 году этот показатель составит 0,7%, на 2017 год дает прогноз в 1%.
На расширенном заседании правительства 9 сентября президент Казахстана отметил, что «в условиях новой реальности мы должны определить дальнейшие шаги по развитию».
Об этой новой реальности и политике государства корреспондент ИА REGNUM побеседовал с экономистом Айдарханом Кусаиновым, автором книги «Экономика Казахстана: мифы и реальность. Новая экономическая политика».
Казахское кейнсианство
— Айдархан, давайте начнем с того, что надо знать о казахстанской экономике. Например, с соотношения государственного и негосударственного сектора, чтобы понимать, насколько оно определяется рынком или политикой государства.
— Сегодня экономика Казахстана представляет собой практически госкапитализм в своих крайних проявлениях. Доля государственного и квазигосударственного сектора составляет по активам 60% ВВП, практически половина крупных предприятий аффилирована с государством.
Кроме того, основным покупателем на рынке является тоже государство, которое активно участвует в экономике через закупки, создает значительную часть спроса. Та же ГПФИИР (государственная программа форсированного индустриально-инновационного развития — ИА REGNUM) ориентирована на строительство объектов, мощностей и т.д., то есть через нее государство создает спрос на оборудование, строительные работы.
— В кризисных условиях это больше плюс или минус?
— Когда произошел кризис 2008 года, все эти меры господдержки, широкое присутствие государства были временным решением — стандартная кейнсианская вещь: нарастить государственные расходы для преодоления кризиса. Но при этом у нас соблюдалась неправильная валютная политика — держали сильный тенге. При том валютном курсе, который был, экономика самостоятельно развиваться в принципе не могла.
В итоге временные меры, которые должны были поддержать экономику в кризис, преодолеть временный спад, превратились в постоянную подпорку экономики через растущее финансирование из Национального фонда, из бюджета. По сути, последние семь лет наша экономика держалась на искусственном освоении бюджетных средств и средств Нацфонда.
— Возможно, это субъективное впечатление, но кризис 2008 года, по ощущениям, имел более четкие временные границы. Текущий кризис ощущается как нечто размазанное по времени. И насколько все плохо? Наши негативные рейтинги отражают реальную ситуацию?
— Кризис 2008 года был понятный и ощутимый, потому что закончился приток иностранных инвестиций. Это был наш внутренний кризис, основой которого стал пузырь рынка недвижимости. Когда иностранные инвестиции кончились, государство думало и приняло пакет антикризисных мер, по сути, заменив иностранные инвестиции государственными. Не были изменены макроэкономические параметры и экономическая политика — произошла просто замена источника финансирования.
В 2008 году инвестиции прекратились резко — инвесторам стало очевидно, что они неэффективны, и их остановили.
Сейчас мы пришли к порогу, когда неэффективность госинвестиций тоже очевидна, но по политическим мотивам это невозможно признать, а тем более их прекратить. Ситуация патовая. Деньги льются все больше и больше, а эффекта все меньше и меньше, но остановить этот поток нельзя.
Теперь мы входим во второй кризис, и он такой размазанный, потому что давление на государственные финансы выросло, а дальнейшее расширение госрасходов уже невозможно. Если раньше в 2010—2011 годах госбюджет на 20−30% состоял из трансфертов из Национального фонда, то проект бюджета 2016 года — уже на 60%.
— Мы к этому еще вернемся. Если говорить по отраслям, видно, что проблемы испытывают практически все, но интересно узнать про финансовый, банковский сектор. Он получает поддержку государства, его называют системообразующим, так ли это и насколько это себя оправдывает?
— Финансовый сектор является системообразующим и важным, когда есть свободный переток капитала, когда инвесторы финансируют какие-то проекты, есть база фондирования и рынок проектов для инвестиций.
Последние семь лет у нас был один большой инвестор — государство, и, по сути, оно же было единственным генератором проектов через ГПФИИР. О каком рынке капитала может идти речь? Естественно, финансовый сектор перестал быть системообразующим.
База фондирования для финансового сектора — это либо депозиты населения, которые короткие, и поэтому наш финсектор ничего толком кредитовать не может. Либо государственные деньги, а по ним нормативы, правила и т.д. устанавливают не банки, а государство, которое кредитует в рамках собственных госпрограмм.
— Кроме того, на кредитование таких отраслей, как сельское хозяйство, государство направляет деньги через другие институты.
— Да, напрямую. И в этой системе государственного капитализма наш финансовый сектор перестал играть какую-нибудь значимую роль. При этом его пытаются сохранять, потому что он все-таки как-то привлекает депозиты. В наших условиях финансовый рынок не развивается, а базовая его основа — это банковская система, все остальное — это усложненные надстройки. Населению, чтобы приумножить деньги, деньги нести больше некуда, кроме как в банки.
И у нас сложилась такая парадоксальная ситуация — убрать банки нельзя, потому что тогда населению непонятно, где сберегать, а развиваться банки сами не могут, потому что нет ресурсов, нет рынка капитала, есть только госденьги под госпрограммы.
— Еще про финансы. В связи с кризисом 2008 года вы говорили, что надо ослаблять тенге. Сейчас он достаточно слабый?
— Сейчас да. Ситуация изменилась меньше года назад, в ноябре 2015 года, когда тенге наконец-то ослаб. Но надо понимать некоторые моменты.
Во-первых, тенге ослаб только потому, что кончились деньги на поддержание курса — это была вынужденная мера. Когда ресурсы из Нацфонда были значительно потрачены на удержание сильного тенге, и когда стало понятно, что дальше удерживать невозможно, в тот момент произошло ослабление. Получилось, что деньги тратились на удержание курса тенге, что было вредно, при том курсе экономика развиваться не могла.
А вот теперь, когда тенге ослаб и экономика может дышать, уже нет денег, чтобы ее подтолкнуть.
— Если я верно помню, вы говорили, что эффекта от ослабления тенге хватит только до конца года?
— Да. Сейчас мы видим короткий, эфемерный рост в основном на том, что ушло давление от валютного диспаритета — это момент передышки, а дальше будет падение. Тенге сейчас на нормальном равновесном уровне.
А экономика будет падать, потому что будет перестраиваться. После восьми, даже десяти лет сильного тенге экономика будет перестраиваться 2−3-4 года. Если были бы деньги, этот вопрос можно было бы простимулировать, ускорить, подтолкнуть и сделать за год-два.
— В чем конкретно будет выражаться падение экономики?
Сейчас для казахстанских компаний появилось конкурентное преимущество — при слабом тенге стало действительно выгодно развивать производство. Но это небыстрый процесс, нужен год-полтора, чтобы осознать и понять возможности, договориться с поставщиками, найти рынки и т.д., и еще год-полтора надо раскачивать продукт — маркетинговые усилия, пробные поставки, вход в сети, раскрутка бренда, наработка доверия потребителей. Это все не быстро — 2−3-4 года.
При этом импортеры будут сворачиваться, их бизнес будет падать очень быстро. Будет продаваться меньше айфонов, меньше тяжелой техники и т.д. То, что будет покупаться меньше импортных товаров, — очевидно, это уже происходит здесь и сейчас. После девальвации падение продаж происходит быстро, это вопрос месяцев: складские запасы распродаются, а новые товары заходят по новому курсу.
То есть внутренний торговый бизнес будет падать быстро, а экспортные продажи, производство будут расти медленно. И в этот момент будет падать экономика.
«Российские движения — не всегда бардак»
— Очевидно, что для вас ситуация понятна и прогнозируема. Для государства, наверное, тоже. Но есть внешняя, мировая ситуация и процессы, есть политика государства, есть собственная стратегия каждого бизнеса. Насколько, даже при наличии желания, на ситуацию можно влиять?
— Ситуация управляемая. Как я говорил, последние 8−10 лет у нас проводилась определенная политика, она была импортозамещающей. Сейчас у нас новая реальность, которая означает: первое — другой курс тенге, второе — предстоящее падение добычи нефти в Казахстане. Это новая реальность, и в ней нужна новая экономическая политика.
К сожалению, мы продолжаем в том или ином виде нашу старую политику. Нет понимания, что для новой реальности нужны новые рычаги. На самом деле в феврале 2016 года министр национальной экономики Досаев сказал, что мы выработаем новую экономическую стратегию и к середине года представим.
— На расширенном заседании правительства президент сказал об этом теми же словами — что в новой реальности нужны новые шаги.
— Да, но упомянутая новая стратегия так и не появилась, упоминания о ней исчезли, и это печалит. Тогда, в феврале, у меня были надежды, что пришло осознание, что будет действительно новая экономическая политика и стратегия.
Но вот проходит сентябрь, об этом все забыли, никто про новую стратегию не говорил, все заявляли о продолжении антикризисной стратегии. Более того, сказали, что прошли дно кризиса.
— Но задачу по выработке этой новой политики никто не снимал?
— Судя по тому, что президент об этом на расширенном заседании не вспомнил и никто этот вопрос не поднимает, видимо, ее по умолчанию сняли.
— И фраза президента — просто фраза и ничего более?
— Видимо, да. Все, что мы знаем: в феврале было заявление, что к середине года будет новая политика, в сентябре — расширенное заседание правительства с участием президента, где даже термина «новая экономическая политика» нет. Там были фразы вроде «антикризисные меры принесли успех, нужно продолжить» — все.
— Читала высказывание в социальной сети известного финансиста Айдана Карибжанова, который ездил в Россию, общался с представителями российских предприятий. Он писал, что кризис где-то пошел на пользу российской экономике, предприятия подтянулись, мобилизовались. А нам диета не очень на пользу?
— Здесь есть разница. Российская экономика в результате всех санкций перестроила свою экономическую политику. Как вы помните, никто в России не упирался в удержание курса рубля. Ввели санкции — рубль ослаб. Это первый момент.
Второй — Россия готовилась к введению свободно плавающего курса рубля. По программе развития банковской системы РФ он был запланирован на 2015 год еще в 2010-м. В результате санкций эта политика была начата на месяц раньше. Да, это было вынужденно, были трудности, но если вы 4 года готовитесь, а стартуете на месяц раньше плана, это всяко легче, чем если вы меняете политику ни с того ни с сего.
Третий момент — Россия системно перестроила экономическую политику. Контрсанкции, которые ввела Россия, — это же не просто политический шаг. Это больше экономика, чем политика, и это дало стимул к развитию внутреннего производства. При этом, как заявил Путин, власти пошли на это, понимая, что будет инфляция.
В той новой экономической политике для Казахстана, которую я предлагаю, тоже надо и придется пойти на более высокий уровень инфляции. Это часть экономической политики: защита внутреннего рынка, удорожание импорта, повышение таможенных пошлин.
Резюмируя: Россия в этом внешнем для себя кризисе системно и осознанно перестроила экономическую и монетарную политики, сделала ряд экономически очень четких шагов, которые даже не планируются у нас.
У России экономика тоже падала, она перестраивалась, но, грубо говоря, все это проходило в рамках целенаправленной политики. И даже негативы в виде санкций они обратили на пользу себе, закрыв собственный рынок — в рамках ВТО им такого бы никто не позволил бы. Поэтому преодоление пошло быстро и на пользу.
— Не могу не отметить, что при этом в поле казахстанского общественного мнения есть такое представление, что в России бардак, а у нас президент управляет ситуацией «легким шевелением пальцев».
— Я бы так сказал, что когда возникает мобилизация и какое-то движение, внешне кажется, что бардак. Другая ситуация, когда все сидят, не понимают, что тонут, а выглядит как спокойствие. Так что российские движения — это не всегда бардак.
Турбулентный 2017-й
— Вторым компонентом новой реальности вы обозначили падение добычи нефти. Большие надежды связаны с Кашаганом, который должны запустить в октябре. Если не получится, что это будет значить?
— Запуск Кашагана — это большой вопрос, но его экономическое влияние сильно переоценено. Даже если он заработает, то объективное экономическое воздействие будет не столь большим. Но психологическое, имиджево-показательное воздействие будет огромным, что даст еще пару лет форы до момента, когда придет понимание реальности.
— Про действия государства мы уже частично поговорили. Есть программы и решения, которым не один год. ГПФИИР, Программа трансформации «Самрук-Казына», ограничения по объемам трансфертов из Нацфонда, вливания в инфраструктурные и сельхозпроекты. Что еще может сделать государство, и должно ли оно продолжать играть основную роль?
— Государство должно играть основную роль, и от этого никуда не денешься в сегодняшних реалиях. Но те подходы и принципы, на основе которых государство участвует в экономике, неэффективны.
Необходим пересмотр системы государственного участия в экономике. Надо перестать делать это через национальные компании, прекратить финансировать избранных предпринимателей, которые попали в ту или иную программу. В целом, пересмотреть принципы государственного финансирования и участия.
— Вы перечислили то, что не надо делать. А что нужно?
— Надо сосредоточиться на инфраструктуре — мелиорация, ЖКХ, то есть на уровне базовых потребностей бизнеса и людей. Мелиорация в сельском хозяйстве — это создание нормальных плодородных почв. Грубо говоря, не надо искать крестьянские хозяйства по всей стране и давать им льготные кредиты. Лучше подведите воду к участкам, и те хозяйства, которые есть, смогут лучше работать.
Надо финансировать из средств государства инфраструктуру ЖКХ: вода, свет, газ, тепло, — в идеале понижая тарифы или хотя бы не давая им расти. Это не с точки зрения социального эффекта, хотя он тут есть, и большой. Развитая и дешевая инфраструктура дает мощный стимул развития малому и среднему бизнесу: парикмахерские, мелкие ателье и т.д.
Не надо поддерживать МСБ, раздавая льготные кредиты 2% участников рынка, нужно создать хорошие базовые условия для всех. Тогда придут и частные инвестиции — человек снимет деньги с депозита и вложит в частное дело, если будет видеть, что это прибыльно. А это может быть прибыльно, потому что есть дешевая рабочая сила после девальвации, если будет еще дешевая инфраструктура и еще какая-то покупательская способность у населения, у которого высвободится спрос из-за сокращения их трат на коммунальные расходы, здравоохранение и образование.
Нужно нормальное финансирование образования и здравоохранения. Это в итоге отражается на стоимости и качестве жизни в Казахстане. И это высвободит спрос со стороны населения, сегодня люди платят за частные садики, частным докторам не потому, что очень хотят и готовы это делать, а потому что государственные школы, детские сады, поликлиники переполнены. Это ведь тоже траты, и за счет этого люди приобретают меньше товаров.
— Вернемся к экономической политике. Вы сказали, что уже не ждете ее от правительства, но вопрос ведь не закрыт.
— Я бы сказал, что новая экономическая политика неизбежна. Тут ситуация такая же, как с девальвацией. Ее оттягивали, но она произошла. Это не зависело от чьего-то желания, прогнозов и предложений: деньги кончились — девальвация случилась.
С экономической политикой будет то же самое. Она будет, когда деньги в Нацфонде кончатся.
— А есть прогноз по времени, когда?
— Думаю, девальвационный эффект кончится к концу 2016 года, и показатели уже первого полугодия 2017 года покажут падение экономики. К середине 2017 года начнутся недоборы по бюджету, который тоже не очень правильно спланирован — слишком оптимистично, начнется обращение в Нацфонд об увеличении трансферта, больше его вряд ли дадут, урежутся расходы на тот же ГПФИИР и т.д. Деньги закончатся, и тогда правительство все равно сядет за пересмотр бюджета и политики.
Но так же, как с девальвацией — если бы начали раньше, не получили бы имеющиеся проблемы. Если бы сделали новую политику хотя бы в середине, а лучше в начале этого года, то у нас 2017 год прошел бы хорошо. А теперь в 2017 году НЭП все равно начнется в том или ином виде, но уже не будет денег сделать ее нормально. Придется делать, как получится.
— В одном из интервью вы сказали: «Можно делать больно экономике, если есть политика, которая компенсирует это». Политолог Марат Шибутов отметил взаимосвязь ухудшения экономической ситуации и повышения миграционных потоков из страны. Так вот, позволяет ли состояние населения делать экономике больно?
— Позволяет. Если при этом нормально выстраивать информационную работу. Надо работать, создавать нормальное информационное поле, разговаривать с обществом, менять общественный договор. Запас прочности у населения есть.
Проблема в том, что у нас, к сожалению, создали такие патерналистские отношения между государством и обществом, что население ждет и требует поблажек. Можно и дальше ослаблять тенге, но при этом надо разговаривать и решать социальные вопросы, как-то компенсировать чем-то.
Например, да, мы сделали девальвацию, но при этом мы заморозили тарифы на коммунальные услуги, экономика перестраивается и все не очень хорошо, но мы не «кошмарим» бизнес, мы поддерживаем вас. Протестовать выходят не богатые люди, а те, для кого оплата комуслуг — четверть зарплаты. Надо объяснять.
— Ну, тут есть еще вопрос доверия.
— Что касается запаса доверия, к сожалению, мы находимся в критической ситуации. Если просто купировать и дальше бояться, бегать от ситуации, то тогда она просто будет нарастать внутри и может непредсказуемо выплеснуться.
Сегодня важно начать открытый и честный диалог: да, будет плохо, но это для таких-то конкретных целей. Это нормальный, партнерский диалог. Сейчас населению делают плохо без обоснования. То есть жили-жили, потом вдруг раз, и населению говорят, что оно немного обеднело. Естественно, у людей вопрос: «А как так?» Но ему отвечают, что «вот как-то так, а мы продолжим проводимую политику». Это, конечно, вызывает протест.
А нормальный ответ должен быть такой, что «вы обеднели, мы понимаем, что нужно что-то поменять в экономическом курсе, и мы его пересматриваем, разворачиваемся».
«Казахстану не нужны новые производства»
— Перейдем к более частным вопросам. У нас реализуется программа переноса производств из Китая в Казахстан. Вы следите за этим процессом?
— Специально не отслеживаю, но вижу, что непонятно, какие это будут производства.
— Я отметила по заявлениям наших госорганов, что особенностью этой программы будет экспорт совместных предприятий в Китай. При этом мы сами много чего импортируем. Нельзя ли совместить нужды партнеров с нашими потребностями?
— Я вообще считаю эту программу не особенно полезной и нужной. И дело не в экспорте. У нас в программе «Производительность-2020» была поставлена цель: к 2015 году довести загрузку производственных мощностей участников программы до 70%, к 2020 году — до 80%. Представляете? Цель госпрограммы загрузить участников программы (а это априори хорошие предприятия) на 80% к 2020. Зачем при этом сюда переносить производства?
У нас огромное количество простаивающих мощностей, зачем сейчас еще тащить сюда какие-то производства?
— Видимо, заказа нет, раз простаивают мощности.
— Его не было, когда был сильный тенге. Теперь он слабый, и теперь государству нужно, возвращаемся к началу нашего разговора, помочь выйти на рынки не в течение трех лет, за которые производство может не продержаться и погибнуть, а раньше. Но мы продолжаем что-то строить, когда имеющееся простаивает — это бесполезно и бессмысленно.
Не надо тратить деньги на новое, надо загрузить старое производство. То есть вложить деньги в маркетинг наших имеющихся производственных мощностей, увеличивать число торговых миссий, межправительственных комиссий, где надо сидеть и обсуждать практические вопросы. Надо активизировать работу Евразийской экономической комиссии. Надо включаться, лоббировать и бороться. Включать, в том числе, политические рычаги.
«ЕАЭС — не братская касса взаимопомощи»
— Рахим Ошакбаев недавно заявил, что ЕАЭС не оправдывает ожиданий, но Казахстан сам виноват, потому что надо было вступать в союз более подготовленным. Вы же говорили, что ЕАЭС может оказаться «счастливой семьей» — в привязке к брекзиту. Так что с ЕАЭС — это наш проигрыш или выигрыш?
— Это наш выигрыш, которым мы не можем воспользоваться, потому что мы над этим не работаем. С этой точки зрения я поддерживаю Рахима Ошакбаева.
Да, ЕАЭС сегодня не оправдывает наших ожиданий, но в этом абсолютно точно наша вина. Нельзя относиться к ЕАЭС как к счастливому билету или волшебной палочке: мы вступили и этим решили все вопросы. Если есть сильный тенге, слабая переговорная позиция, импортозамещающая политика, не включаются различные политические рычаги — кто виноват?
Вот яркий пример — Лукашенко. Он ругается, обзывается, перед подписанием документов хлопает дверями. Где-то это выглядит, как клоунада, но он совершенно жестко отстаивает свои позиции.
ЕАЭС — это не братская касса взаимопомощи, это не билет в счастливое будущее. Это огромная мощная возможность, которой нужно пользоваться. И надо жестко торговаться.
Евразийский союз — это шанс и не только для нас, а для всех участников, поэтому надо быть более собранным и жестким, настойчивым, последовательным и системным в отстаивании своих интересов.
— Вы отмечали, что пара тенге-рубль важнее пары тенге-доллар и что тенге повторяет движения рубля. Это и на будущее такой маркер?
— Тенге в последнее время не сильно копирует поведение рубля. Было сильное следование до уровня 5 тенге за рубль, потому что у тенге не было люфта. Меньше 5 тенге за рубль нельзя было, а мы болтались у нижнего порога.
Поэтому я в своей книге написал, что если мы зайдем в курс 6−7 тенге за рубль, появится больший люфт к самостоятельной монетарной политике.
— Это реалистично?
— Да, если при этом проводить соответствующую экономическую политику и делать все это в течение 2−3-4 лет, ослабляя тенге к доллару по мере улучшения конкурентоспособности наших производств, включения нашего экспорта.
— Вы ведь гендиректор консалтинговой компании — часто обращаются за консультациями? Есть ведь выражение, что в кризис мозги становятся более востребованными.
— В кризис мозги становятся менее востребованными. Более важными, чем мозги, становятся навыки действий. Потому что в кризис прикладные навыки имеют больше значения, а инвестирование знаний — некая далекая абстрактная вещь.
— Разве нет попыток у бизнеса в условиях кризиса как-то скорректироваться?
— Дело в том, что наша компания занимается стратегическим и управленческим консалтингом. К сожалению, в условиях госкапитализма эти вопросы не столь значимы — гораздо важнее степень аффилированности и техники тендеров.
Итак, Айдархан Кусаинов предсказывает падение экономики в 2017 году, урезание трансфертов из Нацфонда, пересмотр бюджета и государственной экономической политики. Сбудутся ли эти прогнозы? Правительство республики говорит о грядущем росте ВПП, запуске Кашагана и общем улучшение мировой экономики.
Однако в опубликованном на прошлой неделе Отчете о глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума сказано, что Казахстан опустился на 53-е место с 42-го, причем по фактору «Сбалансированность государственного бюджета» отмечается резкое падение, сразу на 98 позиций — с 10 на 108 место. Ухудшение показателей идет и по целому ряду других позиций. То есть проблемы в экономике налицо, и надо что-то делать. И если Айдархан Кусаинов прав, то что-то делать надо было еще вчера.
