«Светлое будущее» по-казахски
Как и сегодня, жизнь казахов много веков назад складывалась из двух компонентов – трудового и праздничного. Но между сегодняшним днем и далеким прошлым есть тесная генетическая связь: общественный уклад сохраняет следы древнекочевого архетипа перераспределительной культуры.
Трудовые, военные будни и реалии празднеств в восприятии наших предков, жизнь которых проходила в постоянных походах, имели освященный традицией характер. Иначе говоря, праздники были продолжением традиционной стороны жизни. Они приурочивались к определенному времени, имевшему переломное значение для жизни казахов: рождению и смерти, свадьбе и поминкам , религиозным событиям и ритуалам.
Казахское общество периода ханской власти было сословным. И этот порядок соблюдался во время празднеств. Имущественное и социальное неравенство остро ощущалось при распределении мест за пиршественным столом, раздаче подарков, даже в качестве и ассортименте подаваемого угощения… А сегодня разве не так?
Военно-кочевая организация казахского общества таила в себе праздничный контекст. Кочевой дух вел к будущим завоеваниям новых территорий. Кочевник-скотовод не был привязан к земле. Удачный поход, успехи в войне открывали перед ним короткий путь к богатству. Абай образно раскрывает суть праздничных ожиданий казахов: «Вот сядет им на голову птица счастья, и станут они владельцами полумира, умножат стада и все купят за свой скот. Так ходят они, задрав нос, честь, бесчестье, разум, наука – все это для них ниже скота. Они думают, что за подарки скотом можно получить даже доброе мнение бога.»
Так складывался коллективный миф «светлого будущего», который оправдывал в глазах народа несовершенство его повседневного подневольного существования. Мечты о благополучии связывались не с трудом, а с освобождением от него. Труд был сферой наименьших социальных гарантий и не оправдывал надежд на личное обогащение. Богатство и благополучие ассоциировались с даром, который получают, а не отрабатывают.
В мифе дух кочевников-скотоводов материализовывался в положительном для них образе скота. Мечтали о том, чего недоставало в жизни, и без чего ее восприятие было неполным. Казах-кочевник успокаивал себя надеждой на то, что мир накормит его, даруя ему скот. В нем он видел для себя единственное средство спасения от голода и смерти. До сих пор казахи при встрече задают друг другу вопрос: «Мал – жан аман ба?» («Скот и душа целы?»).
Привычка находиться на содержании государства
Еда и питье были неотъемлемыми атрибутами всех праздников. Они венчали победу праздника над трудом. И как победный этап труда праздник замещал собой весь трудовой процесс. Так формировался перераспределительный принцип жизнестроения казахского общества, связанный со словотворчеством и периодически повторяющимися приступами филантропии: бесплатными коллективными кормежками и благотворительной раздачей подарков.
Еда и питье были неразрывно связаны со словом. Народный фольклор извлекал из этой связи поучительные истины: «Жарлының бір тойғаны, шала байығаны»(«Одно сытое угощение для бедняка – наполовину обогащение»), «Ашта жеген құйықанды, тоқта ұмытба» («Когда сыт, не забывай о пище, утолившей голод»), «Таспен ұрғанды аспен үр» («Того, кто ударит тебя камнем, ударь пищей»). И в наши дни в казахских аулах практикуются «коллективные кормежки». Мне рассказывали, что в одном из аулов в Кызылординской области, где высокая смертность среди населения, люди ходят на поминки друг к другу, чтобы поесть. В основном так поступают люди, не имеющие ни работы, ни денег.
Периодически устраивающиеся «аукционы щедрости» имели внешне обрядовую форму и закрывали дорогу развитию народного предпринимательства, приучая общество «жить в долг», находиться на содержании подкармливающего его государства. Коллективная безответственность как принцип хозяйствования возводилась в систему и сберегалась как традиция. Труд кочевника-скотовода был трудом человека без определенной прогрессии. Скорее это было образом жизни, чем профессиональным занятием. В почете у казахов был не сам труд, а скот и те привилегии, которые он давал его обладателю.
Религиозно-правовая система
Система верований освобождала казахов от религиозного долга по отношению к трудовому занятию. Поскольку оно не способствовало его обогащению. Казахи больше верили в дух предка(арвах), чем в бога(кудай). Единственными святынями были курганы и могильники, воздвигавшиеся в честь усохших.
Их покровительству приписывали удачу в делах. Казахи не были сколько-нибудь последовательными в своих верованиях. Религиозная система была освобождена от сакрального содержания и придерживалась лишь внешне обрядовой, бытовой формы. Соответственно для казаха страшнее суда бога, был суд слова. Религиозная этика казахов, освобождая от почитания труда и обязательств по отношению к нему, препятствовала тем самым его профессиональной специализации и дифференциации. Вместо трудовой аскезы она прививала пассивность и бесхозяйственность. Три вещи могли составить счастье неизбалованного кудаем казаха – «молоко, кумыс, творог» (мнение Г.Н.Потанина). В отношениях с богом скрывалась тайная логика хитрости. В обмен на скот и богатство казах обещал ему свое почитание и жертвоприношение. В ходу у казахов была шутливая поговорка: «Қара шұнак лақпен кұдайды үш рет алдадым» («Обещанием принести в жертву черного и куцего козленка три раза обманул бога»).
Хозяйская этика кочвников-воинов несла на себе отпечаток индифферентности к условиям производства. Скот был естественным орудием производства. Земля – готовым ресурсом, не требовавшим специальной обработки и развития технологий. О характере труда скотоводов говорит казахская пословица «Жері байдың елі бай» («Где земля богата, там и народ богат»). Религиозная система казахов насаждала аскезу военного лагеря. Ей был присущ специфический род социальнонго фатализма: «Тіріні сыйлаған би болады, өліні сыйлаған бай болады» («Кто угощает живых, тот станет бием, кто угощает мертвых, тот станет баем»). Религия казахов была этически нейтральной и не требовала жесткого соблюдения нравственного закона (закона совести).
Тема «власть и народ» - это не только тема политики, но и тема права, идеологии, религиозной морали. Власть нуждалась в опекаемом народе, поскольку сам народ испытывал нужду в ее покровительстве. Этот образ народа эксплуатировался правящей властью с помощью правовых установлений. В правовой традиции казахского общества доминировала презумпция легитимности – главное условие деспотичной власти. Легитимность имела смысл только в противопоставлении законности. Под легитимностью подразумевалась любого рода санкция на власть, получаемая от подвластного сообщества. Например, основанием для признания ханской власти было ее соответствие правовой процедуре посвящения в ханы. Власть хана не всегда была эффективной. В этом случае авторитетные представители родов и племен могли поступиться законностью в пользу эффективности. Практиковались случаи подставной ханской власти. Иначе говоря, законность имела номинальный характер. «Законная» ханская власть была лишь разновидностью легитимной власти. Казахское общество не знало верховенства закона. Поэтому нормы права защищали права и привилегии власти, а не народа. В истории казахского права ханского периода известен лишь один законодательный памятник – «Жеті жарғы» («Семь установлений»), который получил название «Уложение» Тауке-хана. Правовое неравенство функционировало как юридический принцип. Особенности правовой системы корнями уходили в духовно-религиозную жизнь казахов. Ни в верхах, ни в низах не было религии в смысле религии пророков и апостолов. Функцию духовного наставничества брала на себя власть. Не было и самостоятельного сословия юристов. Судопроизводство, регулирование правовых вопросов осуществлялась властными структурами. А разве сейчас не так? Религиозно-правовая система противоречиво влияла на развитие экономики. С одной стороны, она создавала предпосылки для динамической экономики: религиозная терпимость, высокая оценка богатства в общественном мнении; с другой - она традиционалистски и антирационально влияла на экономику, препятствуя развитию технологий, разделению и специализации труда. Эта система приковывала к родовой организации общества, сдерживала развитие искусства, образования, науки и появления грамотных специалистов, способных стать проводниками рациональных методов хозяйствования. В условиях поляризации богатства и нищеты появление многочисленного слоя экономически активного населения, способного обеспечить выход к динамической и рациональной экономике было практически невозможно. Все без исключения категории населения были уязвимы для потерь во время джута, войн и барымты. Сам способ производства не создавал нужды в мобильной рабочей силе и способствовал только консервации убыточности хозяйства. Производственный процесс, включал в себя три цикла: период случки скота – период «котности» - период выращивания приплода. Продолжительность производственного процесса в общей сложности занимала до 24 месяцев для мелкого рогатого скота; до 71 – 83 месяцев для коневодства и до 73 – 85 месяцев для верблюдоводства. Для обеспечения сохранности скота и его безопасности требовалась такая форма трудовой кооперации, как военно-оборонительный союз (фратрия). На основе скотоводческого производства сформировался общественный уклад, в котором экономический и социальный успех определялись круговой порукой. Издержки этого уклада мы ощущаем и сейчас.
