Идеология высокого модернизма постепенно переплавлялась в практику в течении XIX века, а укороченный XX век начался Первой мировой войной, отметившейся грандиозным проектом в духе высокого модернизма. Речь идет об идее Вальтера Ратенау, который предложил в ходе войны так перестроить государственную машину, чтобы все в стране целенаправленно и продуманно работало на победу. Сказано – сделано, и идея была воплощена в жизнь – идея государства-общества, работающего как фабрика под централизованным руководством органов политической власти. И, надо сказать, что организационный талант Ратенау позволил ему воплотить свою идею в жизнь и добиться немалых успехов. К победе это не привело, но по другим причинам.
Тут мы сталкиваемся с некоторым специальным свойством проектов высокого модернизма. В краткосрочной перспективе они нередко демонстрируют эффективность, но потом наступает крах – Waldsterbe. Ровно так, как это было в истории про научное лесоводство в Германии, описанной в начале предыдущего блога. Это общая проблема. Наша способность предвидеть формировалась в процессе эволюции как инструмент реакции на неожиданно возникающие проблемы, когда выживание индивида зависит от его способности быстро оценивать ситуацию и адекватно реагировать на нее. Но одновременно мы равнодушнее относимся к оценке среднесрочных и долгосрочных перспектив. Например, сравнивая краткосрочные выигрыши и долгосрочные потери, мы явно переоцениваем первые и недооцениваем вторые. И единственное, чем мы пытаемся компенсировать этот дефект, это создание специализированных методик прогнозирования. Но это нам понятно сейчас. А в начале XX века об этом даже не задумывались.
Вернемся к государству-фабрике, созданному Ратенау. Как мы знаем, это не обеспечило победы, но и не было причиной поражения. Те финансово-экономические проблемы, которые начались в Германии позже, объяснялись современниками поражением в войне (одни репарации чего стоили!). А ведь это были не просто последствия, а самая страшная инфляции Нового времени. Вот пример: на пике гиперинфляции в 1920 г. буханка ржаного хлеба, стоившая до войны не больше трети одной марки, стоила 430 миллиардов марок. К этому времени Ратенау, подписавший сепаратный мир с Россией, возглавлял Министерство иностранных дел, и до его убийства и похорон, на которые пришло два миллиона человек (так он был популярен!), оставалось два года.
Но к этому времени идея государства-фабрики уже заразила Ленина и стала воплощаться в идеологию и практику большевизма. Надо сказать, что для любого государства естественно работать во время войны в централизованном мобилизационном режиме. Но это краткосрочная практика. Большевики же сделали государство-фабрику постоянно действующим универсальным проектом. И это стало одним из факторов распада СССР. Не буду тратить времени на доказательство очевидного. Просто вспомним слова из песни о неудачливом конькобежце великого советского актера и барда конца прошлого века Владимира Высоцкого: «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, и спекся». Весь проект плановой централизованной экономики СССР был классическим проектом высокого модернизма.
Коллективизация сельского хозяйства была частным проектом на этой фабрике, но весьма типичным. Любопытно, что ключевая технологическая идея коллективизации также была заимствована на Западе. На этот раз – в США, где в это время резко росло число больших фермерских хозяйств, в которых с помощью массированного применения технических средств на огромных площадях практиковалось монокультурное земледелие (пшеница, кукуруза и т.п.). Когда американцы выяснили, что такой тип земледелия приводит к вырождению плодородных земель, они отказались от этой практики (сильно модифицировав ее в некоторых случаях). А Советский Союз – нет. Поскольку здесь переход к колхозам и совхозам был одновременно важной идеологической задачей. В результате страну постигла еще одна катастрофа: страна стала закупать зерно и иную сельско-хозяйственную продукцию, тогда как царская Россия кормила всю Европу. И здесь тоже самое: краткосрочный положительный эффект многократно уничтожался среднесрочными и долгосрочными негативными последствиями. Напомню, что в ходе коллективизации 25 тысяч членов большевистской партии было направлено в деревню с чрезвычайными полномочиями в качестве «проводников» политики коллективизации. Почти полностью была ликвидирована эффективная частная собственность в деревне («кулаки» и «середняки»). За 1930 г. около 2,5 миллионов крестьян приняли участие в 14 000 восстаний, бунтов и манифестаций. В результате загублено эффективное сельское хозяйство в масштабах страны. Ликвидированы самые производительные сельские хозяйства (около 2 миллионов человек). Порожден голод, унесший миллионы жизней не только в России и на Украине.
Но я бы считал полезным рассказать еще об одном проекте в духе высокого модернизма, осуществлявшемся в США после Второй мировой войны, когда республиканцев снова сменили на вершине власти демократы. О нем не любят там вспоминать, но я узнал об этом из книги одного из корифеев американской социальной психологии.
Следуя своей социально ориентированной политике, демократы решили кардинально решить проблему «гетто». И то, вот ведь в каких ужасных условиях живут там люди! И не важно, что это афроамериканцы, пуэрториканцы и т.п. Важно, что там высокая преступность, наркомания, проституция и прочие язвы общества. А как живем мы, благополучные американцы? Светлые чистые квартиры в новых домах. Благоустроенные территории и т.п. Значит, надо снести, к чертовой матери, эти гетто, вместо них возвести многоэтажные новые здания – бетон-стекло-металл, вокруг разместить скверики, детские и баскетбольные площадки и т.п. И заселить туда снова те же людей. И будет хорошо. И начали сносить гетто в разных концах страны.
Однако, через некоторое время выяснилось, что в новых гигантских фаланстерах преступность, наркомания и проституция только возрастают. Позвали социальных психологов, те провели исследования и объяснили властям следующее. «Конечно, – сказали они, – нас лучше было бы пригласить раньше, и мы бы, возможно, сказали бы примерно то же самое, что и сейчас. Дело в том, что в гетто, в домах небольшой этажности, более или менее соразмерных человеку, существовала система внутреннего социального контроля.
Сеньора Кончита, уходя в богатый соседний квартал убирать квартиру богатому белому джентльмену, могла сказать соседке: «Присмотри за моим Хосе, он играет на улице». Когда люди знают друг друга, когда есть понятие соседства, это всегда формируется. Переселяя их в ваши гигантские фаланстеры, вы разрушаете эту систему внутреннего контроля. Рост преступности неизбежен». В результате проект был прекращен. История заканчивается как в сказке, словами «С тех пор»: с тех пор в Америке строят социальное жиль невысокой этажности, чтобы дома были соразмерны человеку и принципу соседства.
Вот, пожалуй, достаточно практики высокого модернизма. Ведь у читателей наверняка уже возникли вопросы: так что же, государство бесполезно как лидер преобразований? И масштабные государственные проекты вредоносны? И вообще, что делать-то?
Потерпите до продолжения. Мы с этим разберемся.
